Неточные совпадения
Лука Лукич. Не
могу, не
могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души
нет и язык как в грязь завязнул.
Нет, господа, увольте, право, увольте!
Городничий (бьет себя по лбу).Как я —
нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не
мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не
могу сказать. Да и странно говорить:
нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Вы,
может быть, думаете, что я только переписываю;
нет, начальник отделения со мной на дружеской ноге.
Городничий. Не
может быть! Там
нет этого.
Хлестаков. Как же, как же, я вдруг. Прощайте, любовь моя…
нет, просто не
могу выразить! Прощайте, душенька! (Целует ее ручку.)
Хлестаков.
Нет, вы этого не думайте: я не беру совсем никаких взяток. Вот если бы вы, например, предложили мне взаймы рублей триста — ну, тогда совсем дело другое: взаймы я
могу взять.
Милон. Душа благородная!..
Нет… не
могу скрывать более моего сердечного чувства…
Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Софья.
Могу ли я иметь на сердце что-нибудь от вас скрытое?
Нет, дядюшка. Я чистосердечно скажу вам…
Г-жа Простакова. Прочтите его сами!
Нет, сударыня, я, благодаря Бога, не так воспитана. Я
могу письма получать, а читать их всегда велю другому. (К мужу.) Читай.
Она добродетель; следственно,
нет состояния, которое ею не
могло бы отличиться.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу
нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не
может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Таким образом, употребив первоначально меру кротости, градоначальник должен прилежно смотреть, оказала ли она надлежащий плод, и когда убедится, что оказала, то
может уйти домой; когда же увидит, что плода
нет, то обязан, нимало не медля, приступить к мерам последующим.
Ему
нет дела ни до каких результатов, потому что результаты эти выясняются не на нем (он слишком окаменел, чтобы на нем
могло что-нибудь отражаться), а на чем-то ином, с чем у него не существует никакой органической связи.
Нет, конечно, сомнения, что Бородавкин
мог избежать многих весьма важных ошибок.
Она решила, что малую часть приданого она приготовит всю теперь, большое же вышлет после, и очень сердилась на Левина за то, что он никак не
мог серьезно ответить ей, согласен ли он на это или
нет.
— Да
нет, Маша, Константин Дмитрич говорит, что он не
может верить, — сказала Кити, краснея за Левина, и Левин понял это и, еще более раздражившись, хотел отвечать, но Вронский со своею открытою веселою улыбкой сейчас же пришел на помощь разговору, угрожавшему сделаться неприятным.
—
Нет, если бы это было несправедливо, ты бы не
мог пользоваться этими благами с удовольствием, по крайней мере я не
мог бы. Мне, главное, надо чувствовать, что я не виноват.
—
Может быть, для тебя
нет. Но для других оно есть, — недовольно хмурясь, сказал Сергей Иванович. — В народе живы предания о православных людях, страдающих под игом «нечестивых Агарян». Народ услыхал о страданиях своих братий и заговорил.
Очень
может быть, что благовидное лицо бабы в калошках много содействовало тому впечатлению благоустройства, которое произвел на Левина этот крестьянский дом, но впечатление это было так сильно, что Левин никак не
мог отделаться от него. И всю дорогу от старика до Свияжского нет-нет и опять вспоминал об этом хозяйстве, как будто что-то в этом впечатлении требовало его особенного внимания.
«
Нет, — сказал он себе, — как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая, я не
могу вернуться к ней. Я люблю ее».
—
Нет, побудьте, пожалуйста. Мне нужно сказать вам…
нет, вам, — обратилась она к Алексею Александровичу, и румянец покрыл ей шею и лоб. — Я не хочу и не
могу иметь от вас ничего скрытого, — сказала она.
— Не то что не
может влюбиться, — улыбаясь сказал Левин, — но у него
нет той слабости, которая нужна… Я всегда завидовал ему, и теперь даже, когда я так счастлив, всё-таки завидую.
— Ни с кем мне не
может быть так мало неприятно видеться, как с вами, — сказал Вронский. — Извините меня. Приятного в жизни мне
нет.
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем, что это за сила, но сила есть, и вот при каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила.
Нет, я не вижу, почему это не
может быть новая сила, если она….
Он прикинул воображением места, куда он
мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым?
Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan.
Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
Левин замолчал. Опять противопоставлялась эта сила. Он знал, что, сколько они ни пытались, они не
могли нанять больше сорока, тридцати семи, тридцати восьми рабочих за настоящую цену; сорок нанимались, а больше
нет. Но всё-таки он не
мог не бороться.
«Да,
может быть, и это неприятно ей было, когда я подала ему плед. Всё это так просто, но он так неловко это принял, так долго благодарил, что и мне стало неловко. И потом этот портрет мой, который он так хорошо сделал. А главное — этот взгляд, смущенный и нежный! Да, да, это так! — с ужасом повторила себе Кити. —
Нет, это не
может, не должно быть! Он так жалок!» говорила она себе вслед за этим.
Она говорила себе: «
Нет, теперь я не
могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало; каждый paз, как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать, на нее находил ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
— «Я знаю, что он хотел сказать; он хотел сказать: ненатурально, не любя свою дочь, любить чужого ребенка. Что он понимает в любви к детям, в моей любви к Сереже, которым я для него пожертвовала? Но это желание сделать мне больно!
Нет, он любит другую женщину, это не
может быть иначе».
— Только эти два существа я люблю, и одно исключает другое. Я не
могу их соединить, а это мне одно нужно. А если этого
нет, то всё равно. Всё, всё равно. И как-нибудь кончится, и потому я не
могу, не люблю говорить про это. Так ты не упрекай меня, не суди меня ни в чем. Ты не
можешь со своею чистотой понять всего того, чем я страдаю.
—
Мочи моей
нет, — сказал один раскрасневшийся помещик.
—
Нет, это становится невыносимо! — вскрикнул Вронский, вставая со стула. И, остановившись пред ней, он медленно выговорил: — Для чего ты испытываешь мое терпение? — сказал он с таким видом, как будто
мог бы сказать еще многое, но удерживался. — Оно имеет пределы.
— У меня
нет никакого горя, — говорила она успокоившись, — но ты
можешь ли понять, что мне всё стало гадко, противно, грубо, и прежде всего я сама. Ты не
можешь себе представить, какие у меня гадкие мысли обо всем.
—
Нет,
нет, не
может быть!
Нет, ради Бога, вы ошиблись! — говорила Долли, дотрагиваясь руками до висков и закрывая глаза.
— Совсем
нет: в России не
может быть вопроса рабочего. В России вопрос отношения рабочего народа к земле; он и там есть, но там это починка испорченного, а у нас…
Нет таких условий, к которым человек не
мог бы привыкнуть, в особенности если он видит, что все окружающие его живут так же.
—
Нет, я не
могу! — сказал Левин вскакивая. — Так через четверть часа вы будете?
—
Нет, не помню, — быстро проговорил Сережа и, багрово покраснев, потупился. И уже дядя ничего более не
мог добиться от него.
— Не знаю, не
могу судить…
Нет,
могу, — сказала Анна, подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: —
Нет,
могу,
могу,
могу. Да, я простила бы. Я не была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого не было, совсем не было.
—
Нет, благодарствуй, я больше не
могу пить, — сказал Левин, отодвигая свой бокал. — Я буду пьян… Ну, ты как поживаешь? — продолжал он, видимо желая переменить разговор.
— Для тебя это не имеет смысла, потому что до меня тебе никакого дела
нет. Ты не хочешь понять моей жизни. Одно, что меня занимало здесь, — Ганна. Ты говоришь, что это притворство. Ты ведь говорил вчера, что я не люблю дочь, а притворяюсь, что люблю эту Англичанку, что это ненатурально; я бы желала знать, какая жизнь для меня здесь
может быть натуральна!
«
Нет, неправду не
может она сказать с этими глазами», подумала мать, улыбаясь на ее волнение и счастие. Княгиня улыбалась тому, как огромно и значительно кажется ей, бедняжке, то, что происходит теперь в ее душе.
— Пойдёшь ходить, ну, подойдешь к лавочке, просят купить: «Эрлаухт, эксцеленц, дурхлаухт». [«Ваше сиятельство, ваше превосходительство, ваша светлость».] Ну, уж как скажут: «Дурхлаухт», уж я и не
могу: десяти талеров и
нет.
— Это такая шельма! Я ему говорил, так
нет. Как же! Он в три года не
мог собрать, — энергически говорил сутуловатый, невысокий помещик с помаженными волосами, лежавшими на вышитом воротнике его мундира, стуча крепко каблуками новых, очевидно для выборов надетых сапог. И помещик, кинув недовольный взгляд на Левина, круто повернулся.
— Ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила тебя. Я видела по твоим глазам. Да, да! Что ж
может выйти из этого? Ты в клубе пил, пил, играл и потом поехал… к кому?
Нет, уедем… Завтра я уеду.
— Не
может быть!
Нет, это прелестно!
И Левину смутно приходило в голову, что не то что она сама виновата (виноватою она ни в чем не
могла быть), но виновато ее воспитание, слишком поверхностное и фривольное («этот дурак Чарский: она, я знаю, хотела, но не умела остановить его»), «Да, кроме интереса к дому (это было у нее), кроме своего туалета и кроме broderie anglaise, у нее
нет серьезных интересов.
— Да, я его знаю. Я не
могла без жалости смотреть на него. Мы его обе знаем. Он добр, но он горд, а теперь так унижен. Главное, что меня тронуло… — (и тут Анна угадала главное, что
могло тронуть Долли) — его мучают две вещи: то, что ему стыдно детей, и то, что он, любя тебя… да, да, любя больше всего на свете, — поспешно перебила она хотевшую возражать Долли, — сделал тебе больно, убил тебя. «
Нет,
нет, она не простит», всё говорит он.
― Что? Я жду, мучаюсь, час, два…
Нет, я не буду!.. Я не
могу ссориться с тобой. Верно, ты не
мог.
Нет, не буду!